Я давно привык, что «Лила» никого не щадит, но Динара… она вошла в игру так, словно заранее знала — назад дороги нет. Её вопрос звучал просто, но за ним стояла целая бездна: «Как пережить потерю мужа?»

Полтора года она носила это внутри. Полтора года — вдова. Молодая, красивая женщина, 32 года, с ребёнком на руках и тяжёлой печатью утраты на лице. Её муж погиб на СВО.

Она сразу зашла на клетку 7. Поле спросило прямо:

«Какие мои взгляды на меня и мою жизнь мешают мне двигаться дальше?»

Я вижу, как она напрягается, но голос у неё ровный, спокойный. Она произносит:
— Вдова. Будто приговор судьбы. Я мать, я вдова. Всё. А дальше… я как будто и не человек больше.

Я спрашиваю её:
— А чем ты сейчас живёшь? В чём твои смыслы? Где работаешь? Есть ли хобби?

Она пожимает плечами:
— Сын. Всё ради него. Только он.

Я в двух словах рассказываю ей историю Вдовы Клико, женщины, которая превратила свою боль утраты в силу. Создав шампанское, подарив миру свой талант, она выразила любовь к ушедшему мужу через дело всей жизни.

Она слушает. Внутри неё что-то загорается, но вслух она молчит.

Динара идёт по полю дальше — и снова и снова попадает на клетку 16 — «Отчуждение от себя».
Затем, каждый раз, как по кругу, её возвращает на клетку Рода — пятую. Словно всё поле говорит ей: «Ты не можешь убежать».
И вот там, на пятой клетке, она впервые раскрывается чуть больше. Говорит тихо, почти шёпотом, но каждое слово будто режет воздух:

— Я каждый день смотрю на сына… и вижу в нём мужа. Он как его копия. Я будто застряла между ними, как мост. Я живу только для них. Себя там нет.

И снова поле ведёт её — клетка за клеткой. Она поднимается по стреле Щедрости 20 на клетку Равновесия 32, а затем оказывается на клетке 35 — Чистилища: Обиды, Сожаления.

Я смотрю ей в глаза и спрашиваю:

— Каким образом возможно в сердце не строить музей сожалений?
Она опускает глаза, молчит. Я не тороплю её. Она должна пройти это молчание сама.
Потом снова идёт дальше. Попадает в клетку Чувств. Затем — в клетку Связей (Отношений). Но слов у неё нет. Она просто бросает кубик молча, без диалогов, будто говорит: «Я и так всё понимаю». Я не лезу. Она знает, где сейчас находится.
И вот — снова клетка 35. Уже третий раз. Как будто поле мягко, но настойчиво говорит: «Посмотри сюда ещё раз. Здесь что-то осталось».

Динара поднимает взгляд. В нём — не слёзы, а какое-то внутреннее решение. Она тихо, почти про себя говорит:

— Я боюсь, что сын не поймёт. Но я правда хочу жить. Хочу научиться принимать тепло… хотя бы попробовать. Я так долго это отвергала. И мне хочется… не выживать, а радоваться. Просто жить — с собой, для себя. И не потому, что «можно», а потому что хочу.

Я смотрю на неё и мягко отвечаю:
— Ты ведь сейчас говоришь это не мне. Ты впервые это признаёшь себе. И это уже шаг.

Она улыбается — коротко, нервно. В этой улыбке — и страх, и надежда, и долгожданное «можно».
— Всё поле, кажется, давно знало, — говорит она, слегка усмехаясь.

— Поле знает только то, что ты уже готова увидеть, — отвечаю. — Оно, как вода: не толкает, но отражает. Оно всё примет, но унесёт только то, что ты сама отпустишь.

Она бросает кубик. Две точки. Стрела Мудрости ведёт её в 66 Принятие.

— Две точки, — говорю я. — Это не просто ход. Это подтверждение. Ты уже сдвинулась в принятия того, что даётся нам жизнью. Это как в той песне: «Если у вас нету тёти, то вам её не потерять и если вы не живёте…»

Она кивает. Кубик в руках. Повороты граней и снова знакомые 2 точки на кубике.

— Хочется просто… начать снова. Без ярлыков. Без оглядки на чужие взгляды. Без постоянного чувства вины за то, что я жива, а его — нет.

— А разве твоя жизнь — не способ поблагодарить его? Не жалостью, а тем, что ты будешь жить по-настоящему?
Она смотрит прямо, глубоко.

— Я не хочу быть вдовой в своих собственных глазах. Я хочу быть живой и радоваться жизни.

— Тогда ты уже сделала выбор, Динара. Не просто пройти игру — а вернуться в жизнь. Свою. Последние две точки на кубике ставят одну большую точку и приводят к окончанию игры.

В её лице — как будто рассеивается тень. Всё стало мягче, светлее. Не потому, что боль исчезла, а потому что в ней наконец появилось пространство.